Три фрейлины российского двора, которых прославили скандалы

Мария Разумовская

Дочь князя, сестра сенатора, она была почти лишена той юности, что была у многих других фрейлин — уже в семнадцать её «пристроили» замуж за невероятно богатого, спесивого, но зато молодого (парой лет старшей) Александра Голицына. Видимо, родителям казалось, что они услуживают дочери, подобрав ей жениха и молодого, и привлекательного, и знатного, и способного её содержать не хуже отца. Возможно также, что в таком возрасте молодых людей просто настигла любовь, и родители сочли ненужным ей препятствовать.

Мария Голицына на акварели Петра Соколова.
Несмотря на официальную чопорность помолвок и браков в то время, на самом деле молодые люди часто общались у каких-нибудь пожилых дам в гостях — например, она приезжала к дальней родственнице, а другой её молодой дальний родственник как раз привозил своего приятеля. В общем, многие молодожёны перед свадьбой друг друга неплохо узнавали за разговорами и играми в чужом доме. Так что очень часто за стремительной свадьбой стояла история встреч, которые дошло до грани приличия.

Молодой денди Голицын, однако, оказался редким грубияном и жутким транжирой. Своё баснословное богатство он растратил в первые же годы после свадьбы. Мария оказалась под одним кровом с агрессивным мужчиной и даже не могла утешаться, как в таких случаях было с другими дамами, тем, что может позволить себе дорогие наряды. Удивительно ли, что она начала вздыхать о возможности совсем другой истории любви? На одном балу Мария Голицына познакомилась с мужчиной на пятнадцать лет старше, зато отличных манер и учтивого обращения с женщинами — Львом Разумовским.

Позже Мария и Лев не раз виделись у брата Марии — ведь её невестка была Разумовскому племянницей, так что случайные столкновения были вполне приличны. Из этих «столкновений» родилось глубочайшее чувство, и Разумовский разработал авантюрный план по вызволению Голицыной из брака. Её муж промотал половину состояния в карты (а вторую – чтобы пускать в глаза окружающим пыль), в общем, был страстным игроком.

Лев Кириллович Разумовский был во всём противоположен мужу Марии Голицыной.
В один из вечеров Разумовский сел за один стол с Голицыным и выиграл ВСЁ, что у того осталось. А предложил отыграться, поставив на кон… жену. Голицын был уже так распалён, что не мог остановиться, и шокирующая ставка была сделана. После того, как Разумовский выиграл и жену Голицына, он объявил, что прощает весь долг, кроме Марии, буквально забрал её и уехал.

После этого Марии удалось получить от церкви развод, как женщине, чей муж настолько пошёл против нравственности и Божьего закона, что поставил в карты собственную жену. Мария и Лев обвенчались. Прочие Разумовские сначала были очень недовольны историей, но в конце концов приняли Марию в свою семью. Голицын, как ни странно, совершенно не разозлился на влюблённых — видимо, ему грело душу, что всё прочее, кроме жены, Разумовский ему оставил. Правда, некоторое время её не принимали в свете, пока сам император Александр, чтобы исправить это положение, не станцевал ею прилюдно полонез.

Дальнейшая судьба «Алимушки»

Глафира Ивановна Ржевская родила в браке с сенатором пятерых детей. Осудив старика Бецкого за пылкость, сама «Алимушка» в очень почтенном возрасте влюбилась в человека намного моложе себя. Ей было пятьдесят, а Ипполиту Маскле – всего тридцать. По воспоминаниям дипломата Якова Булгакова, Ржевская, будучи «умной, строгой и добродетельной» матерью семейства, потеряла голову от капитана, лишившегося службы и даже попавшего под суд. Мало того, вдова решилась выйти за этого прощелыгу замуж! Чтобы придать мезальянсу черты полной законности, Глафира Ивановна обратилась к самому Александру Первому. Император не стал чинить препятствий «уважаемой даме». Более того, новый супруг «Алимушки» получил дворянский титул и был назначен консулом в Ниццу. Позднее Максле стал известен как переводчик на французский язык произведений знаменитого русского баснописца И. А. Крылова.

Бецкой

Внешние данные имели больше значения, чем способности

Смолянка Александа Соколова вспоминала в мемуарах такой эпизод. Однажды Николай I явился в институт без предупреждения, прошёл прямо в кухню, попробовал суп и сказал, что такой гадостью не кормит даже своих солдат. Узнав об этом, инспектриса собрала самых красивых воспитанниц из старшего класса и под предлогом примерки для грядущего мероприятия велела им нарядиться. Помимо эффектных платьев, на девочках были «большие серьги из белых бус в золотой оправе» и «выбрана была модная в то время очень красивая причёска».

«…цветник молодых девушек, из которых старшей не было 17 лет, одетых в бальные туалеты, представлял собой очень красивую картину, — пишет Соколова, — …в новой примерке не было никакой надобности, но в расчёты тётки входило показать товар лицом, и вот, откуда ни возьмись, явились и портнихи, и швеи, и даже куафёры… Возражать было нельзя… Пришлось „парадировать“ и среди насмешливых улыбок подруг нарядной толпою лететь среди холодного зимнего дня в совершенно холодную столовую в белых кисейных платьях, с открытыми воротами и короткими рукавами».

Когда в столовую вошёл мрачный государь, в третий раз повелевая позвать эконома, он вдруг увидел парад красавиц. По словам Соколовой, император заулыбался и стал игриво спрашивать, не является ли он предметом обожания хоть какой-нибудь из девочек. В результате Николай уехал довольным, а эконом не потерял своё место.

История эта показывает, что красота воспитанниц являлась их главной ценностью и разменной монетой. Выпускница Московского Екатерининского института Софья Хвощинская вспоминала, что ещё при поступлении девочек распределяли по классам, соотнося решение с внешностью вновь прибывших. А смолянка Мария Угличанинова рассказывала, что при появлении в институте императрицы Александры Фёдоровны в первые ряды ставили самых хорошеньких, а самых «дурных» прятали в середину, так как её величество любила видеть красивые лица.

Все принимали эту систему как должное, каждая знала своё место в иерархии

Причисленные к красавицам понимали, что без труда сдадут экзамены, но в их жизни тоже были свои сложности — например, чрезмерное внимание. Так, широко известна история одной из выпускниц того самого первого набора смолянок — Глафиры Алымовой

Девушка подверглась настоящему преследованию со стороны Ивана Бецкого.

Глафира Алымова — избранница Бецкого

В Смольном монастыре зарождалась странная история любви! Дело в том, что у попечителя института Ивана Бецкого была своя любимая ученица — Глафира Алымова. Девушка росла и превращалась в молодую женщину, а отцовские чувства Бецкого в настоящую страсть.

Глафира, когда Бецкой предложил ей на выбор — роль дочери или жены, выбрала роль дочери, при этом Бецкой обещал считать ее мужа своим сыном. Однако на деле своё обещание сдержать не смог. Когда к Глафире посватался Алексей Ржевский, Бецкой не мог скрыть своего негодования. При этом разлучить влюбленных он не смог. Их брак состоялся благодаря покровительству императрицы. Однако Иван Иванович заставил молодых выполнить обещание — жить в его доме, где он всячески пытался расстроить их брак. В итоге, молодые решили оставить Бецкого.

История этой необычной любви, до сих пор известна нам лишь по мемуарам Глафиры Ивановны. Ее дневники могут быть искажены временем и личным восприятием. Однако они дают нам представления о взглядах героев той эпохи на эти события и чувства.

Это всего лишь одна история смолянки. В то же время Смольный монастырь, оживленный этой потрясающей историей, приглашает вас ощутить дух времени и загадочные переживания эпохи. Здесь, где когда-то существовали необычные связи и страстные чувства, вы сможете проникнуть в уникальный мир Смольного монастыря и открыть для себя удивительные страницы его истории.

В настоящее время в зданиях Смольного монастыря расположен Санкт-Петербургский университет, а в Смольный собор передан церкви и здесь проходят богослужения.

Подробнее про историю Алымовой и Бецкого здесь: https://arzamas.academy/materials/963

Институтки на самоизоляции

До Екатерины II женского образования в России фактически не существовало: девочки довольствовались домашним обучением. Открывая в 1764 году первую женскую школу (Воспитательное общество благородных девиц, более известное как Смольный институт), Екатерина настояла на том, чтобы заведение было закрытым, то есть чтобы ребенка забирали из семьи в 5–6 лет и возвращали уже сформировавшейся личностью. И это не было пустым капризом: как указывают исследователи Эдуард Днепров и Раиса Усачева в своей книге «Женское образование в России», императрица была твердо убеждена, что общество и семья заражают детей своими пороками, и из такого «зараженного» ребенка, как ни старайся, невозможно создать гражданина нового типа. Избавиться от тлетворного влияния среды, по ее мнению, можно было только вырвав из нее полностью. Именно поэтому интернатная традиция определила путь развития женского образования в России: в ближайшие сто лет почти единственным типом среднего женского учебного заведения будет закрытый институт. «Открытые» женские гимназии появятся в Российской империи только во второй половине XIX века.

Так, в Смольном институте — первом в России учебном заведении для женщин — обучение начиналось с шестилетнего возраста (только много позже нижняя граница сдвинется на три года, и в Смольный начнут принимать девочек 8–9 лет), длилось оно 12 лет. Все родители подписывали документ, что до конца срока «ни под каким видом детей обратно требовать не станут» и «через всё время пребывания дочерей в Воспитательном обществе от всякого попечения о них свободны». Такие же правила действовали в других женских институтах: это была практически монастырская изолированность.

А бывало и так: родители привезут восьмилетнюю дочь и уезжают обратно к себе за тысячу верст, и только по окончании являются взять из института уже взрослую девушку. При мне были такие случаи, что ни дочь, ни мать с отцом не узнавали друг друга.

То, что не отпускали нас из института ни при каких семейных обстоятельствах, я испытала на себе. За четыре месяца до выпуска я имела несчастье потерять отца, жившего в окрестностях Петербурга, и меня не отпустили отдать последний долг горячо любимому отцу…»

Те, кому повезло иметь родственников в Петербурге, встречались с ними исключительно в стенах института под присмотром классных дам; через их же руки проходили все письма девочек родным.

Воспитанниц не отпускали домой даже на летние каникулы.

Придя в Таврический сад, девочки большей частью ходили попарно, а потом так же попарно, в окружении полицейских, возвращались домой.

Хорошо кормили только по праздникам

Характерным свойством закрытых учебных заведений является скудное меню, и институты благородных девиц не были исключением. Даже те из них, которые находились под прямым патронажем членов царской семьи.

Одни институтки в своих мемуарах говорили о том, что кормили их не то что бы совсем плохо, но не вполне достаточно, другие откровенно голодали и впоследствии едко высмеивали институтский скудный стол. Так, бывшая воспитанница Смольного писательница Александра Соколова прямо обвиняла в воровстве институтского эконома, которому, по её словам, за счёт недоедания девочек «удалось нажить очень крупное состояние и дать за каждой из трёх своих дочерей по 100 тысяч наличных денег в приданое».

А выпускница петербургского Патриотического института Анна Студзинская описывала комичный диалог с навещавшей её матерью, который потом ещё долгие годы служил поводом для семейных шуток. Девочка просила прислать ей «что-нибудь из ряда вон вкусное». Мама стала расспрашивать, хочется ли той, например, «конфет, пирожков?». «Нет, мамочка, дорогая». — «Фруктов, винограду, ананасов?» — «Нет… Нет». — «Может быть, свежей клубники?» — «Ах, нет, мамочка, что-нибудь получше». — «Да что же, наконец?» — «Ну вот, например, курицу жареную».

«Любимейшее дитя» Бецкого

Глафира, дочь покойного полковника Ивана Алымова, принадлежала к числу девочек, ставших первыми воспитанницами института. Поступив в Смольный шестилетней малышкой, Глаша провела в его стенах, под неусыпным контролем преподавателей и самой императрицы, целых одиннадцать лет.

Судьба была немилостива к Глаше с самого рождения. Она, девятнадцатый по счету ребенок, появилась на свет в 1758 году, и в этот же день скончался глава большого семейства. Мать сразу возненавидела малышку, из-за которой не успела даже проститься с мужем. Едва девочка немного подросла, маман поспешила избавиться от нее, отдав на воспитание в Смольный.

Екатерина II обожала «Алимушку» за живость и веселость натуры. Юная юмористка, по словам императрицы, смогла бы рассмешить и «выманить из келий» даже строгих монахинь. Отличалась Глафира и музыкальными способностями: прекрасно играла на арфе.

Иван Иванович

Иван Иванович Бецкой тоже сразу выделил Глафиру Алымову среди прочих смолянок. Иногда он шутливо «допрашивал» молоденькую чаровницу, в какой роли она предпочла бы видеть своего куратора: отца или супруга? Как только «Алимушка» закончила Смольный, Бецкой взял ее на попечение и перевез в специально купленный дом.

Алымова вспоминала, как Иван Иванович заявил ее матери, что Глафира – его «любимейшее дитя» и он намерен опекать ее. А потом поклялся в честности своих намерений перед иконой Спасителя. Несмотря на это, поведение Бецкого отнюдь не соответствовало поведению заботливого папеньки. Во-первых, он дико ревновал свою подопечную к каждому столбу. «Страсть его дошла до крайних пределов», – писала «Алимушка». В свои восемнадцать она «не имела понятия о любви», а семидесятипятилетний старик, пользуясь ее расположением, строил похотливые планы. Такое мнение составила девица о своем влюбленном благодетеле. Между тем Бецкой не уставал признаваться Глафире в любви, краснея при этом как мальчишка.

Иван Иванович

Девочек не били, но применяли к ним много других наказаний

В середине XVIII века побои считались нормальным средством воспитания. Однако Екатерина II решила, что в Смольном единственным наказанием должно быть «увещевание». Однако достаточно бегло просмотреть несколько воспоминаний выпускниц этого заведения, чтобы понять, что правило в дальнейшем не соблюдалось — институток наказывали постоянно и жёстко.

«Чтобы соблюсти ту тишину, которой хотелось Анне Степановне, надо было родиться истуканом… Раз мы засмеялись, раздевая друг друга… Тогда как стоял ряд, так его и повалили на колени, как карточных солдатиков. На коленях простояли до полуночи».

(С. Д. Хвощинская, «Воспоминания институтской жизни»)

«…Сусанна Александровна подошла ко мне, взяла за руку и со словами: „Ты получила единицу — значит, больна“ — отвела меня на сутки в больницу. Там меня уложили в постель, и смотрительница Аносова с громадным носом, за который мы её не любили, держала меня на диете и отпаивала липовым цветом, который с тех пор я возненавидела».

(В. Н. Фигнер, «Запечатлённый труд»)

«На третьем пальце у ней было надето чёрное эмалевое кольцо с золотыми словами, и если которая из девочек досаждала ей, то, сгибая этот палец, <она> старалась кольцом ударить прямо в темя провинившейся».

(М. С. Угличанинова, «Воспоминания воспитанницы сороковых годов»)

«Кто не умел хорошо носить туфли и стаптывал их, ту ставили за чёрный стол в чулках, а стоптанные туфли ставили перед наказанной на всеобщее обозрение».

(М. М. Воропанова, «Институтские воспоминания»)

Как мы видим, многие из этих наказаний телесные: хотя розог в институтах благородных девиц не водилось, было много других способов физического воздействия — не говоря уже про психологическое давление. Чего стоил только отказ в свидании с родными в приёмные дни! Такое практиковалось за самые невинные шалости. Другое распространённое наказание — выставить девочку в институте на всеобщее обозрение без передника (это считалось особенно постыдным). Всё это можно назвать скорее грубой дрессировкой, чем воспитанием в духе Просвещения, которое задумывала Екатерина II.

Всё, впрочем, зависело от классной дамы, в безраздельной власти которой оказывались девочки. В мемуарах воспитанниц можно встретить не одну печальную историю об институтках, полностью сломленных систематической травлей. Классная дама могла всё: объявить институтку «опальной», отстранить от занятий, высмеять, лишить обеда, запереть на ключ. «Трудно поверить, но за четыре-пять лет её пребывания в классе ни одна воспитанница не была ею наказана», — писала бывшая смолянка Лазарева об одной своей классной даме, и такой отзыв можно встретить лишь в виде исключения.

Возможно, суровость классных дам объяснялась довольно тяжёлыми обязанностями — каждая должна были заботиться обо всех воспитанницах приписанного к ней дортуара. То есть в ведомстве одной женщины оказывалось несколько десятков девочек, лишённых семьи. Дамы отвечали за внешний вид и манеры институток, готовили с ними домашние задания, следили за дисциплиной на уроках и вообще неотступно следовали за своими подопечными. Классная дама жила в институте и почти всё своё время посвящала ему. Мало кто стремился к подобной службе по зову души: часто на ней оказывались дворянки обнищавших родов, которые не могли выйти замуж из-за отсутствия приданого. В те дни альтернативой для них было лишь стать приживалкой в семье дальних родственников.

Ушинский дал институткам больше возможностей

Если в момент образования Смольного сама идея женского обучения была передовой и смелой, то ко второй половине XIX века царившие в институтах для девиц принципы обучения и воспитания уже слишком расходились с требованиями времени. Воспитанницы жили взаперти и выходили абсолютно не готовыми к реальному миру. Их не учили мыслить, напротив — муштровали и учили подчиняться.

К тому же спустя сто лет существования институты оставались кастовыми заведениями. Поначалу в Смольный принимали только девочек из высших сословий (дочерей потомственных дворян, генералов, штаб- и обер-офицеров, высоких гражданских чинов), затем стали открывать отделения и «для мещанских девиц» (дочерей купцов, почётных граждан, чиновников), но те и другие всегда были разделены. Они виделись лишь мимолётно и взаимно презирали друга: дворянки считали мещанок неблагородными, а мещанки дворянок — высокомерными, заносчивыми особами.

Изменения в этой системе связаны с именем Константина Ушинского, ставшего, как уже упоминалось, инспектором Смольного в 1859 году. Его пригласила туда императрица Мария Александровна и как раз для реформ — она понимала их необходимость и искала подходящего исполнителя.

Уже в следующем году был утверждён проект преобразования института, который касался буквально всех сторон жизни и воспитания девушек. Главное слово, которым можно было бы охарактеризовать эти перемены, — либерализация. Новый учебный план был устроен так, чтобы заинтересовывать учением, институтки получили право ездить домой на каникулы, участвовать в организации образовательного процесса и задавать вопросы преподавателям (да, раньше они даже этого права были лишены!). Принципиальной частью этой либерализации стали более демократичные правила приёма и отмена разделения на дворянскую и мещанскую половины института.

Ушинский встретил огромное сопротивление консервативной директрисы и классных дам, и уже в 1862 году его вынудили уйти. За столь короткий срок реформатору не удалось полностью сломать устой институтской жизни, но всё же с тех пор она стала более свободной. Воспитанницы, как бы сейчас сказали, почувствовали свою субъектность: не все теперь считали вершиной успеха выгодное замужество — некоторые становились преподавательницами, писательницами, общественными деятельницами.

Удачливый бастард

Отцом Ивана Ивановича был сподвижник Петра Первого Иван Юрьевич Трубецкой, вошедший в историю как последний русский боярин. Незаконнорожденному сыну он «урезал» фамилию, превратив Трубецкого в Бецкого. Несмотря на то, что Ваня был бастардом (внебрачным ребенком), папенька постарался дать ему блестящее заграничное образование. Позднее Екатерина оценила способности и прогрессивные взгляды Бецкого и приблизила его ко двору, а еще через некоторое время сделала своим личным секретарем.

В политику Иван Иванович старался не лезть, в дворцовых интригах замешан не был. Его интересы целиком сосредотачивались на воспитании «новой породы людей», которая отличалась бы трудолюбием, образованностью, учтивостью к старшим и чистоплотностью во всем.

По убеждению историков, именно Бецкому принадлежал проект создания первого Воспитательного дома в Москве. А в 1770-м было учреждено аналогичное заведение в Санкт-Петербугрге. Тогда же Иван Иванович занялся основанием «воспитательного общества благородных девиц», превратившегося впоследствии в Смольный институт. Туда набирали девочек из бедных дворянских православных семей. Воспитанницы находились на полном государственном обеспечении, а после завершения учебы получали шанс проявить себя в какой-либо деятельности. Никогда прежде женщины в России не имели подобной возможности!

Екатерина II безмерно доверяла Бецкому, поэтому отдала все воспитательные учреждения в его полное распоряжение, и вполне заслуженно. Даже подарки императрицы Иван Иванович пускал на благотворительные цели – огромные по тем временам суммы!

Но, как это частенько случается, бочку меда изрядно подпортила щедрая ложка дегтя: на склоне лет Иван Иванович без ума влюбился в юную смолянку Глафиру Алымову.

Глафира Алымова

Безжалостный удар судьбы

Сама же «Алимушка» положила глаз на вдовствующего сенатора Алексея Ржевского. Разница в возрасте и тут была достаточно велика – двадцать лет, тем не менее Глафира ответила согласием на выгодное для нее предложение. Бецкой приложил немало усилий, чтобы расстроить помолвку своей возлюбленной с Ржевским, но все они оказались безуспешными.

Отчаявшись, Иван Иванович предложил новобрачным поселиться в его доме. В своих мемуарах Алымова описала унижения несчастного Бецкого, который молил ее остаться. В конце концов она уговорила будущего супруга пожить у опекуна хотя бы несколько месяцев. Но оказалось, что совместное существование просто невыносимо: Бецкой, терзаемый ревностью, постоянно строил мужу своей возлюбленной козни. И Ржевские приняли решение перебраться в Москву. Это обернулось для Ивана Ивановича ударом в прямом смысле слова: страдальца разбил паралич. Восстановиться после него Бецкой так и не смог, хотя и дожил до 91 года. Похоронили его в Александро-Невской лавре. На надгробии Бецкого изображена медаль «За любовь к Отечеству».

Глафира

2.

Мария Разумовская
Дочь князя, сестра сенатора, она была почти лишена той юности, что была у многих других фрейлин — уже в семнадцать её «пристроили» замуж за невероятно богатого, спесивого, но зато молодого (парой лет старшей) Александра Голицына. Видимо, родителям казалось, что они услуживают дочери, подобрав ей жениха и молодого, и привлекательного, и знатного, и способного её содержать не хуже отца. Возможно также, что в таком возрасте молодых людей просто настигла любовь, и родители сочли ненужным ей препятствовать.
Несмотря на официальную чопорность помолвок и браков в то время, на самом деле молодые люди часто общались у каких-нибудь пожилых дам в гостях — например, она приезжала к дальней родственнице, а другой её молодой дальний родственник как раз привозил своего приятеля. В общем, многие молодожёны перед свадьбой друг друга неплохо узнавали за разговорами и играми в чужом доме. Так что очень часто за стремительной свадьбой стояла история встреч, которые дошло до грани приличия.

Глафира и Бецкой

А потом Иван Иванович однажды шутливо спросил свою подопечную, кого она хочет видеть в нём – мужа или отца. Разумеется, девушка выбрала второе. Вот только удочерять её Бецкой не торопился. Более того, он ревновал Глафиру к кавалерам, которые засматривались на красавицу. Когда же Алымова окончила обучение в институте, Иван Иванович пригласил её пожить в свой дом. Как вы понимаете, положение девушки было весьма щекотливым.

В мемуарах Глафира писала, что никакого романа между ней и Бецким не было, хотя она искренне любила его как друга и наставника. Более того, она признавалась, что, сделай Иван Иванович ей предложение руки и сердца – она охотно вышла бы за него замуж. Но, как сказали бы сегодня, придворный просто морочил девушке голову. С горечью Глафира писала:

Александр Рослин «Портрет Ивана Ивановича Бецкого» / Эрмитаж, Санкт-Петербург

Дети

В первом браке у Глафиры Ивановны была дочь и четыре сына:

Мария Алексеевна (26 июня 1778 — 1 сентября 1866) — фрейлина, с 1800 года была замужем за камергером Н. П. Свистуновым (1770—1815). После смерти мужа перешла в католичество.
Александр Алексеевич (26 марта 1781 — 2 июня 1807) — с 1796 года офицер лейб-гвардии Семёновского полка, в 1802 году флигель-адъютант, в 1806 году полковник. Погиб в сражении. Был женат на Варваре Александровне Римской-Корсаковой (1784—1813), свояченице композитора А. А. Алябьева; дочери Марии Ивановны и Александра Яковлевича Римских-Корсаковых, их дом на Страстной площади, принимавший Пушкина, Грибоедова, Давыдова, считается прототипом дома Фамусова. Рано овдовев, в 1812 году Варвара Александровна была помолвлена с князем Владимиром Михайловичем Волконским (1761—1845), но из-за захвата французами Москвы свадьба была отложена. По словам современницы, «высокая ростом, статная, стройная, величественной осанки, она имела замечательно приятный голос», но «жизнь её была незавидная». Умерла в мае 1813 года от горловой чахотки. Похоронена на кладбище Николо-Пешношского монастыря.
Павел Алексеевич (8 апреля 1783 — 30 января 1852) — в 1802 году поручик лейб-гвардии Семёновского полка, в 1805 году ротмистр, позднее камергер, действительный статский советник. Живя в Москве, принадлежал к литературному кружку, куда входили Вяземский и В. Л. Пушкин. Умер холостым.
Константин Алексеевич (15 ноября —), действительный статский советник. Был женат на Елизавете Григорьевне Колокольцевой (09.03.1803—24.05.1882). У них были дети: Григорий (29.04.1820—1880), Елизавета, Леонида (04.01.1829) и Павел (1833). Константин Алексеевич владел имением в Орловской губернии, Знаменский район, село Селихово.
Алексей Алексеевич (4 октября 1791 — 24 октября 1792)

Институтки носили одинаковую форму, но относились к ней по‑разному

Потомственные дворянки и представительницы других привилегированных сословий часто учились за казённый счёт. Пребывание некоторых девочек оплачивали лично члены императорской фамилии, желая таким образом поддержать ту или иную обедневшую семью. Богатые люди могли также в качестве пожертвования оплатить обучение сироты или дочери погибшего на военной службе. Таким образом, под одной крышей оказывались девочки из семей с совершенно разным финансовым положением. Но форма была одинаковой для всех — камлотовые платья определённой расцветки и белые передники.

Казанский Родионовский институт благородных девиц. Выпуск 1913–1914 годаФото: Wikimedia Commons

В младшем классе девочки носили знаменитые коричневые — «кофейные», как их называли — платья, за которые их прозвали «кофейницами», «кафушками» или «кофульками». Учащиеся в средних классах одевались в голубые и серые платья, а старшие носили символические белые наряды, которые должны были подчёркивать их ангельскую сущность и готовность стать невестой. Белые платья иногда заменяли зелёными, но старший класс всё равно именовался «белым».

В Смольном платья были с декольте, открывавшим шею и плечи, и короткими рукавами — ведь девочек готовили к выходу в свет, они должны были привыкать к подобным фасонам. Сверху полагалось носить белую пелеринку — коротенькую накидку — и съёмные рукавчики до запястья. Но на уроках перед преподавателем девочки обязаны были сидеть без пелеринок — и дрожать, потому что в классах обычно было очень холодно. Это издевательское правило отменил Константин Ушинский, когда стал инспектором Смольного института.

В некоторых институтах разрешалось купить себе собственные туфли, но часто одинаковой должна была быть и обувь. Кто-то из бывших институток потом с благодарностью вспоминал уравнительную функцию формы, потому что благодаря ей одноклассницы порой не догадывались, у кого какое материальное положение. В иных случаях воспитанницы жаловались, что форма была безобразной и недостаточной. Елизавета Водовозова, окончившая Смольный институт в 1862 году, вспоминала в мемуарах, что по фигуре девочки шили только платье, а бельё, верхняя одежда доставались какие попало, корсет был неудобным, а обувь — не по мерке, в ней было невозможно танцевать. Приходилось делать докупки, и девочки презирали тех, кто не мог позволить себе дорогую одежду.

Ну а очевидной разница в материальном положении одноклассниц становилось, когда наступало время выпускного бала — и шикарных нарядов для него. Для девочек из бедных семей подготовка к празднику превращалась в шок от столкновения с реальностью, о которой они забывали за время учёбы.

4.

Мария Анненкова
Фрейлина одной из невесток Николая I, великой княгини Александры, Мария Сергеевна отличалась довольно странными идеями и большой любовью к мистике. Став фрейлиной сразу после института, Анненкова немедленно принялась устраивать спиритические сеансы, и делала это так выразительно, что другие молодые фрейлины выходили с них чуть не поседевшими. Очень быстро Анненкова втянула в свои сеансы и великого князя Константина Николаевича, и его жену — и в результате «довпечатлялась» до выкидыша у великой княгини. Кроме того, княгиню стали одолевать бредовые идеи, чуть ли не галлюцинации.
Всё это Анненкова умудрилась сотворить всего за год. После истории с выкидышем её срочно отправили в Европу для поправки здоровья. Поскольку фрейлине было только девятнадцать, для приличия с ней поехала дама постарше. Во Франции Анненкова рассказала Наполеону III, что якобы является принцессой Бурбонской (о чём ей поведал дух самой Марии-Антуанетты), и засыпала письмами с требованием признать этот факт императора и императрицу России.

Поправляла так своё здоровье Мария Сергеевна долго и успела очаровать рассказами о призраках и своём праве на звание принцессы сына генуэзского герцога, немолодого и, видимо, впечатлительного человека. В тридцать шесть лет она вышла за него замуж и на этом удовлетворилась, тем более, что муж со временем стал сам герцогом. Их дочь Анна Мария позже стала супругой князя Боргезе и фотохудожницей.

Интересности
5 февраля, 2020
1 155 просмотров

1.

Глафира Алымова
Официальная первая выпускница института для благородных девиц, учреждённого при Екатерине, Алымова поступила на службу ко двору и очаровывала буквально всех: между собою её звали не иначе, как ласковым «Алимочка». Одна из первых арфисток России, девятнадцатая дочь полковника Алымова, она была обласкана и императрицей, и первой женой её сына Павла. Но за счастливым вступлением во взрослую жизнь скрывалась довольно жуткая история: ещё с подростковых лет Алымову домогался пожилой и могущественный вельможа и даже её похитил.

Девочка Глафира родилась после смерти отца, то есть была сиротой. С учётом остальных выживших детей полковника, ей не светила ни сытая жизнь, ни удачное замужество (без приданного-то), так что институт для девиц был для неё настоящей сказкой и билетом в будущее

Однако ещё ученицей она привлекла внимание куратора института, Ивана Ивановича Бецкого, мужчины на пятьдесят четыре (!) года старше.
Старик принялся очаровывать девочку, и сначала она попала под его обаяние. Но Иван Иванович позволял себе всё больше пугающих намёков

Незадолго до выпуска Бецкой спросил Глафиру, хотела бы она видеть его отцом или мужем? Глафира, конечно, сказала, что отцом. Но Бецкой не спешил удочерять её официально. После выпуска он просто увёз её к себе домой, невзирая на двусмысленность этого жеста, и там объявил, что отдаст замуж только за того, кто согласится жить в его доме, подчиняясь ему. Сама она тоже должна была во всём подчиняться.

В конце концов другая фрейлина, графиня Протасова, сумела использовать свои связи, чтобы выдать Алымову замуж за поэта и сенатора Алексея Ржевского, вдовца на двадцать лет старше Глафиры, но человека порядочного и мягкого. В день венчания Бецкой, не смея расстроить благословлённый самой императрицей брак, нашёптывал Алымовой о свадьбах, с которых сбегали женихи или на которых объявлялось что-либо позорное, отравляя её праздник. В итоге вскоре после свадьбы Глафира сбежала со Ржевским в Москву, и Бецкого поразил удар — правда, не насмерть. Кстати, Ржевский оказался замечательным мужем. Правда, Ржевские оказались в немилости у императора Павла, но это совсем другая история.

Заключение

К этой не совсем обычной истории любви можно относиться по-разному. Некоторые историки считают Глафиру Алымову аферисткой, ловко игравшей на чувствах несчастного влюбленного старика. Другие резонно замечают, что юная неопытная смолянка сама была жертвой обезумевшего от страсти Бецкого. Как бы то ни было, вдохновлять потомков подобные истории не способны: слишком мало в них «высоты» и слишком много порочности.

А вы знали об этом?

На морозе снимать валенки с убитых воинов было сложно. И по инструкции нужно было разрезать из сзади ножом вертикально, со стороны пятки. Потом обувь ремонтировали, дезинфицировали и снова отправляли в бой.Больше 20 млн валенок подверглось такому ремонту во время войны.Шов сзади, это все знали, — валенки сняты с погибшего (или раненого). Многие наотрез отказывались брать такие валенки: кто-то из суеверия, а кто-то их собственных представлений о морали.

С надеждой из Грузии, Отари Хидирбегишвили !

Рекомендую также прочесть:

Зачем китайцы уничтожали воробьев

Ваше мнение для меня важно. Буду весьма благодарен за ваши комментарии!