Фаворитки и обожательницы
Конечно, в Смольном учились и представительницы правящих фамилий Грузии, Черногории, также Германии, Швеции и Дании. Для таких девочек были поблажки: они могли иметь карманные деньги, и через воспитательниц покупать себе вкусности, на праздники их забирала лично начальница Института, да и дорожки в саду для таких особ были выложены досками. Да, не такое учебное заведение планировала Екатерина II!
Не удивительно, что в такой атмосфере среди девочек возник культ обожания. Считалось правильным и важным иметь кумира. Это могла быть старшая подруга, или двоюродный брат, с которым виделись один раз в детстве (хорошо, если он был помолвлен с другой, для нужного накала драматизма), или даже сам император.
Для предмета обожания переписывались тетрадки набело, любая вещь, связанная с ним хранилась как реликвия. Особенно популярен среди институток был император Александр II. Однажды, навещая учебное заведение, он пал жертвой: девочки ухитрились срезать с его шубы несколько лоскутков на память.
К слову, любовницу, ставшую его морганатической супругой, Александр II нашел среди смолянок. Юной Катеньке Долгорукой внезапно стало позволяться гораздо больше: так, например, еду ей доставляли лично с императорской кухни, и питалась она в кабинете начальницы, чтобы не вызывать пересудов.
Невзгоды укрепляют и дисциплинируют ребёнка
Институтки были непривычны не просто к разносолам — к обычной домашней еде
О здоровье девочек заботились по самым передовым методикам того времени. В XVIII-XIX веке считалось, что детям полезно наедаться, особенно мясом, и полезно находиться на холоде. Он их делает крепкими и дисциплинированными.
На деле это означало, что девочки жили впроголодь. Кормили их очень скудно. Это влияло не только на телосложение, делая его, как, скорее всего, видели это воспитательницы, изысканно-хрупким. Жизнь впроголодь очень влияла на психику. Мысли девочек постоянно вертелись вокруг добычи еды. Любимым приключением было отправиться на кухню и стащить там немного хлеба. Те, кому родители выдавали деньги, посылали тайком за пряниками или колбасой прислугу, притом посланник брал за свои услуги непомерно высокую цену, пользуясь безвыходным положением детей.
Вплоть до конца девятнадцатого века девочкам предписывалось спать в холоде, под тонким одеялом. Если мёрзнешь, укрыться сверху пальто или надеть что-то было ни в коем случае нельзя — надо было приучаться быть стойкой. Умывались только холодной водой. На уроках девочки сидели в платьях с сильно открытым горлом, без пелеринки, невзирая на время года, а классы зимой протапливались очень плохо. Девочки постоянно болели. Правда, в лазарете они получали возможность поесть вдоволь и согреться, так что болезни, как ни парадоксально, способствовали их выживанию и физическому развитию.
Нередко самые младшие ученицы от нервов и холода страдали энурезом. Таких девочек могли выводить стоять в столовой на глазах у всех с привязанной на шею испачканной простынёй. Считалось, что это её исправит. Помогало мало, но за дело брались одноклассницы. Каждая, кто просыпалась ночью, будила больную подругу, чтобы та сходила в туалет. Но девочек в дортуаре было несколько десятков, и от такой заботы бедняжка страдала депривацией сна и нервным истощением.
Предполагалась и развивающая физическая нагрузка. Каждый день, в любую погоду, девочек выводили гулять, кроме того, они занимались бальными танцами. Однако на прогулках мало где разрешали побегать или просто посмотреть сад. Чаще прогулки превращались в марширование парами по дорожкам, без права на живой разговор, разглядывание цветов и жуков, подвижные игры. Правда, на бальных танцах девушек всё же серьёзно муштровали. Но и они становились мучением, если у родителей девочки не было денег, чтобы купить ей нормальную обувь. Казённая была сделана на «отвали», в ней было больно и неудобно даже ходить, не то, что танцевать.
Танцы предполагалось тренировать на ежегодных балах в честь праздников. На этих балах девочкам выдавалось немного сладостей. В то же время, строго следили, чтобы дети не смеялись громко, не дурачились, не играли. Стоило хоть немного увлечься, разойтись, и праздник сворачивали.
Отсутствие семейного тепла институтки заменяли игрой в обожание
В институтах процветала игра в «обожание» — возвышенную привязанность младших воспитанниц к одной из старших институток. Каждой полагалось выбрать себе предмет обожания и превратиться в её преданную поклонницу: вздыхать, произнося драгоценное имя, постоянно ждать встречи, а когда обожаемая проходит мимо, испытывать сердцебиение и кричать: «Аngee! Beaute! Incomporable! céleste, divine et adorable!» («Ангел! Красавица! Несравненная! Неземная, божественная и восхитительная!»). Тетради институток были исписаны этими же словами и именем несравненной.
Со стороны над традицией этой потешались как над пошлой и глупой, но на самом деле причины её были не такими уж смешными. Это было обусловлено, с одной стороны, атмосферой популярных тогда сентиментальных романов, с другой — тоской по семье.
Когда новенькую смолянку Угличанинову обступили соседки с требованием доложить, кого она обожает, та «подумала, что, верно, няню обожала, но не смела сказать». И произнесла имя некой Машеньки Перелешиной, подруги её старшей сестры, которую она никогда не видела, но знала, что та тоже учится в Смольном. Затем девочка попросила кого-то показать ей Перелешину в общей столовой.
«У каждого класса были совершенно отдельные столы, и я могла только издали на неё глядеть, и вот внезапно у меня загорелась сильная к ней привязанность: ведь одно её имя мне напоминало далёкое родное!.. Помню, что я просила одну из подруг передать ей поклон от сестры и, когда она подошла ко мне и стала расспрашивать о ней, я была в большом восторге и долго жила этим, вспоминая каждое её слово», — вспоминала потом Угличанинова.
Обед учениц в столовойФото: Карл Булла / Wikimedia Commons
Девочек не били, но применяли к ним много других наказаний
В середине XVIII века побои считались нормальным средством воспитания. Однако Екатерина II решила, что в Смольном единственным наказанием должно быть «увещевание». Однако достаточно бегло просмотреть несколько воспоминаний выпускниц этого заведения, чтобы понять, что правило в дальнейшем не соблюдалось — институток наказывали постоянно и жёстко.
«Чтобы соблюсти ту тишину, которой хотелось Анне Степановне, надо было родиться истуканом… Раз мы засмеялись, раздевая друг друга… Тогда как стоял ряд, так его и повалили на колени, как карточных солдатиков. На коленях простояли до полуночи».
(С. Д. Хвощинская, «Воспоминания институтской жизни»)
«…Сусанна Александровна подошла ко мне, взяла за руку и со словами: „Ты получила единицу — значит, больна“ — отвела меня на сутки в больницу. Там меня уложили в постель, и смотрительница Аносова с громадным носом, за который мы её не любили, держала меня на диете и отпаивала липовым цветом, который с тех пор я возненавидела».
(В. Н. Фигнер, «Запечатлённый труд»)
«На третьем пальце у ней было надето чёрное эмалевое кольцо с золотыми словами, и если которая из девочек досаждала ей, то, сгибая этот палец, <она> старалась кольцом ударить прямо в темя провинившейся».
(М. С. Угличанинова, «Воспоминания воспитанницы сороковых годов»)
«Кто не умел хорошо носить туфли и стаптывал их, ту ставили за чёрный стол в чулках, а стоптанные туфли ставили перед наказанной на всеобщее обозрение».
(М. М. Воропанова, «Институтские воспоминания»)
Как мы видим, многие из этих наказаний телесные: хотя розог в институтах благородных девиц не водилось, было много других способов физического воздействия — не говоря уже про психологическое давление. Чего стоил только отказ в свидании с родными в приёмные дни! Такое практиковалось за самые невинные шалости. Другое распространённое наказание — выставить девочку в институте на всеобщее обозрение без передника (это считалось особенно постыдным). Всё это можно назвать скорее грубой дрессировкой, чем воспитанием в духе Просвещения, которое задумывала Екатерина II.
Всё, впрочем, зависело от классной дамы, в безраздельной власти которой оказывались девочки. В мемуарах воспитанниц можно встретить не одну печальную историю об институтках, полностью сломленных систематической травлей. Классная дама могла всё: объявить институтку «опальной», отстранить от занятий, высмеять, лишить обеда, запереть на ключ. «Трудно поверить, но за четыре-пять лет её пребывания в классе ни одна воспитанница не была ею наказана», — писала бывшая смолянка Лазарева об одной своей классной даме, и такой отзыв можно встретить лишь в виде исключения.
Возможно, суровость классных дам объяснялась довольно тяжёлыми обязанностями — каждая должна были заботиться обо всех воспитанницах приписанного к ней дортуара. То есть в ведомстве одной женщины оказывалось несколько десятков девочек, лишённых семьи. Дамы отвечали за внешний вид и манеры институток, готовили с ними домашние задания, следили за дисциплиной на уроках и вообще неотступно следовали за своими подопечными. Классная дама жила в институте и почти всё своё время посвящала ему. Мало кто стремился к подобной службе по зову души: часто на ней оказывались дворянки обнищавших родов, которые не могли выйти замуж из-за отсутствия приданого. В те дни альтернативой для них было лишь стать приживалкой в семье дальних родственников.
Институты благородных девиц были одним из немногих способов для женщин в прошлом получить хотя бы относительное образование.
Смольный институт благородных девиц был основан в 1764-м году, и просуществовал вплоть до революции 1917-го года.
Инициатором создания этого первого в России учебного заведения для женщин была Екатерина Вторая, которая обозначила целью дать государству образованных женщин, которые были бы полезны обществу. Но насколько удалась эта затея, судить истории.
Именно с институтом благородных девиц связано понятие кисейная барышня, поскольку выпускные платья девушек шились именно из этой ткани.
Большинство из выпускниц отличались инфантильностью, вздорностью и сентиментальностью. Сказывалась как специфика воспитания и обучения, так и длительная изоляция девушек от остального мира и семьи, и поистине казарменные порядки, царившие в учебном заведении.
Все ученицы делились на парфеток, обладавших такими качествами как вежливость, изящество, умение делать реверанс правильно, и держать прямо спину, и мовешек, тех, кто этими качествами не обладал, и вел себя слишком вольно: громко говорил, или недостаточно рьяно следил за аккуратностью внешнего вида.
Девушек не били, но провинившиеся получали тиковый передник, их заставляли есть стоя, и применяли другие наказания.
Младшие ученицы носили коричневые платья с белым передником, среднего возраста – синие, а старшие белые с зелеными передниками, а у пепиньерок, тех, кто заканчивал основной курс и планировал стать классной дамой, платья были из серой ткани.
Если девушка содержалась за счет частных пожертвований, она была обязана носить на шее ленточку с цветом благодетеля. Так, у императорских воспитанниц она была голубого цвета.
Учителями мужского пола могли быть только женатые и пожилые мужчины, зачастую с внешним дефектом, но и у них отбоя от влюбленных студенток, лишенных другого общения с противоположным полом, не было. Предметом обожания могли стать и учительницы-женщины. Но самой обожаемой фигурой был, конечно же, император.
Условия содержания были жесткими: ранний подъем в шесть утра, жесткие матрасы, и температура в спальне, не превышающая шестнадцать градусов. Единственное место, где девушка могла выспаться и согреться, был лазарет.
Воспитанницам запрещалось гулять зимой по снегу, и покидать стены Смольного института, кроме одного раза в год, когда их выводили в Таврический сад, предварительно закрыв его для сторонних посетителей. Также под запретом были книги, если они не входили в программу.
И даже классика издавалась для девушек в особой редакции, чтобы они не могли прочесть ничего постыдного, и сохранили чистоту помыслов.
Встречаться с родственниками можно было только четыре часа по выходным, и только в присутствии классных дам, переписка тоже просматривалась и цензурировалась.
Уехать домой погостить девушка во время обучения тоже не могла. Забрать девушку домой по своему желанию родители тоже не могли.
В результате вместо образованных дам, из Смольного выходили совершенно не приспособленные к жизни в реальном внешнем мире девушки, которым адаптироваться было очень непросто.
Становление институтки
Переступив порог «школы», институтки облачались в форменные платья, цвет которых менялся по мере взросления воспитанницы. В младших классах девочки носили практичную, немаркую коричневую форму, которая олицетворяла собой близость к земле, а значит неотесанность и неряшливость.
Перейдя на среднюю ступень обучения институтки надевали темно-синюю одежду, и наконец, в выпускном году они облачались в белые платья, которые свидетельствовали не только об аккуратности, но и о достижении вершин женского образования.
Кстати девушек не перегружали учебой по таким областям знания как история, география, арифметика, физика, считая, что куда важнее, чтобы воспитанная барышня отменно танцевала, играла на фортепиано, умела держать осанку, знала теорию музыки, порядок сервировки стола, правила этикета и гостеприимства.
Не вдаваясь в тонкости наук, а лишь касаясь каких-то основных моментов, которые могли бы пригодиться воспитанницам в повседневной жизни, наставки были строги лишь в преподавании иностранных языков – ими институтки должны были владеть в совершенстве.
Еще одним столпом женского образования было нравственное становление институток, развитие в них подлинных добродетелей, человеколюбия, верности, отзывчивости, трудолюбия, скромности.
Распорядок дня
Гимназистки, независимо от возраста, поднимались в шесть утра и шли умываться ледяной водой. Температура в общих спальнях поддерживалась на определённом уровне, она была довольно низкой, что считалось полезным для здоровья. После умывания и скудного завтрака была гимнастика, а после неё начинались восемь уроков, длящихся до самого вечера. Занятия прерывались на обед и ужин, которые не отличались особым разнообразием, изо дня в день девушкам давали одно и то же, уменьшая порции по средам и пятницам, а также во время постов.
Свободного времени у учениц гимназий было катастрофически мало, и в основном они тратили его на чтение книг или общение друг с другом. По ночам в спальнях был введён строгий запрет на разговоры, но часто ученицы не сдерживались и шёпотом рассказывали друг другу страшные истории об отрубленных руках, чёрных рыцарях и белых дамах.
Важные и неважные предметы
Екатерина II задумывала обучать девочек тем же общеобразовательным дисциплинам, что мальчиков. Но очень быстро траекторию изменили — главенствовать стали религия и хорошие манеры в ущерб академическим дисциплинам. Например, математика преподавалась один час в неделю, а уроки танцев — каждый день. Девочек учили нескольким иностранным языкам, но прежде всего французскому. Главным отличием институток от тех, кого учили дома гувернантки, было прекрасное знание русского языка. Он преподавался наравне с иностранным, а дома его не изучали.
Каждый день девочки посещали церковь, а в дни постов ходили на службу по два раза. Закон божий и домоводство, помимо рисования, пения и уроков танцев, считались главными дисциплинами. Но, как вспоминают сами выпускницы, к печам их не допускали, а все продукты были уже кем-то порезаны. Это делалось в целях безопасности — разлученные с семьей, девочки нередко пытались свести счеты с жизнью, а нож мог стать орудием.
Учили будущих жен и матерей шить и чинить одежду. Но модных журналов и тканей в распоряжении институток не было, поэтому практиковались на собственных платьях и чулках.
О реальной жизни институтки не знали ничего. В Смольном, в отличие от других заведений, которые к концу XVIII века появляются не только в Петербурге и Москве, проводились балы с участием императорской семьи. В остальных, в лучшем случае, проводился губернаторский бал. Девочек не водили на экскурсии, они не посещали театры или магазины, не знали даже, как делать покупки, нанять извозчика. Но императорскую семью просто обожали — ее членов приравнивали к Богу, а девочкам внушали трепет перед ними с первых дней.
Навещали девочек редко, везло местным — к ним иногда могли приходить и подкармливать. Если институтка была прилежной ученицей, ее могли отпустить на каникулы, но эти послабления появились только в XIX веке. Остальным приходилось довольствоваться походами в церковь.
«Отцы вообще ездят в институт редко и сидят недолго. Кому некогда, кого (приезжего) затянет опекунский совет и московские веселости, да и вообще, сколько я заметила, отцы у нас не охотники вести беседы с десятилетними или даже пятнадцатилетними „дочурками“. Больше ездят матери и родственницы», — писала София Хвощинская.
Вырванные из семьи и общества
Считалось, что ученицам вредно общаться с родственниками
Прежде всего, большинство институтов были пансионами. Только четыре полуоткрытых института (Донской, Нижегородский, Керченский и Тамбовский) давали девочкам выбор — посещать занятия, приходя из дома, или ночевать в дортуарах. Конечно, были дни, когда девочек могли навещать родственницы. Но большую часть истории учреждений учениц не отпускали на каникулы. Они должны были провести 7-8 лет в стенах института.
В дни посещений ни о каких свободных разговорах не могло быть и речи. Воспитательницы внимательно следили, чтобы девочки вели себя чинно и не проболтались о чём-нибудь неприятном. Письма к родственникам тоже внимательно прочитывались.
Такая изоляция от семьи имела целью изолировать и от дурных нравов, царящих во многих помещичьих домах. С учётом того, что девочки практически не видели и никаких других не относящихся к школе людей — например, перед прогулкой учениц в парке парк обязательно закрывали от других посетителей — получалось, что дети росли говорящими Маугли. Они не только ничего не понимали в жизни общества и теряли эмоциональную связь с самыми близкими родственниками. Они в лучшем случае застывали в своём эмоциональном и социальном развитии на уровне доинститутского периода. В худшем — понимали и считали жизненно важными исключительно правила, придуманные учительницами и самими ученицами, переходили на понятный только им самим жаргон, развивали в себе нарочно особую чувствительность вплоть до истеричности. За неимением возможности проживать события, которые давали бы пищу чувствам, девочки проживали сразу чувства, научившись раздувать их буквально на пустом месте.
Девочки также были совершенно не готовы к тому, чтобы вести хозяйство (а ведь не каждая из них потом выходила замуж за богатого мужчину, способного содержать штат домашней прислуги). Конечно, многим институткам приходилось волей-неволей учиться зашивать платья и бельё, поскольку ткань и швы выдаваемых бесплатно формы и сорочек не отличались качеством.
Настоящим мучением были обязательные к ношению бесплатные казённые корсеты. Вместо стальных пластин они держали форму за счёт изогнутых тонких дощечек. Дощечки скоро начинали ломаться, топорщиться щепой, больно впивались в рёбра и царапали кожу.
В программу также часто включалось домоводство. На уроках девочки должны были готовить простые и полезные блюда, научиться обращаться с продуктами питания, вышивать. На деле кухарка, обучавшая барышень, боялась, что они обожгутся или испортят еду, и девочкам оставалось на уроке только надеяться на свою наблюдательность — руками им не давали делать практически ничего.
Что касается вышивки, хорошей шерсти (и, тем более, шёлка) часть не выдавали. Если девочка не могла попросить у родителей купить расходные материалы, большую часть урока она воевала со рвущимися нитками. Хорошо вышивали только те, кто научился заранее, дома. Но радоваться им не стоило. Часто институтское начальство заставляло умелиц вышивать с утра до вечера, в ущерб урокам, чтобы потом похвастаться, каких мастериц воспитывает, преподнося вышивки девочек в храм или важным людям. Показушность вообще была важнее реальной работы.
Оценки — не главное, главное — кто кого обожает
Несколько лет подряд девочки проводили время в тесноте и на виду у всех
За неумением и невозможностью строить нормальные отношения, институтки занимались «обожанием». Они выбирали учителя или старшую ученицу как объект обожания и демонстрировали свои чувства максимально экзальтированно. Например, могли облить одежду объекта флакончиком духов или кричали при встрече вслух «Обожаю!» — за что их обязательно наказывали. Могли есть мыло, нарочно не спать ночами, пробираться ночью в церковь молиться до утра. Смысл? Никакого. Просто лишения «во славу». В том и романтика.
Травля, групповой бойкот в случае каких-то конфликтов или в качестве меры порицания за, например, неумение быстро и аккуратно одеться были нормой. Это никак не пресекалось учителями, а иногда даже поощрялось.
Что касается уровня обучения, хотя в программу входило немало предметов, на деле единственное, что твёрдо знала выпускница института, были иностранные языки. В их отношении девочек муштровали круглосуточно, а вот успеваемость по остальным предметам была почти неважна. Словесности, истории и другим дисциплинам институток учили спустя рукава. То есть невозможно сказать, что выпускницы, хотя и были оторваны от мира, хотя бы блистали зато знаниями.
Девочки постоянно оценивали друг друга по загадочным для внешнего наблюдателя критериям и исходя из оценки выстраивали отношения. Самым понятным критерием была красоты. Старшеклассницы постоянно решали, кто в их кругу первая по красоте, кто вторая и так далее. Считалось, что самые красивые первыми выйдут замуж.
Хорошими манерами они тоже долго не могли похвастаться. Убегать, испугавшись человека, экзальтированно разговаривать о каком-то пустяковом и отвлечённом предмете, нагнетать истерику на ровном месте, пугаться до обморока — вот поведение, с которым у общества ассоциировались институтки. Мемуаристка Водовозова вспоминает, что её мать вышла замуж сразу после института за первого мужчину, с которым разговорилась и который обещал ей устроить настоящий бал на свадьбе. Она не сочли его поведение нисколько странным и непристойным, хотя на самом деле оно было именно непристойным — так нахраписто за девушками ухаживать было не принято.
Некоторый поворот от всех этих обычаев закрытых женских институтов совершился в самом конце девятнадцатого века, когда выдающийся российский педагог Ушинский затеял реформы. Но очень скоро его проект свернули, и мир институток остался прежним. Многие современные дети удивляются странной слезливости и надрывности героинь певицы мира пансионов для девочек Лидии Чарской. Но в её персонажах нет ни капли лжи, гротеска, ненатуральности. Именно таковы были девочки вокруг неё, когда Лидия сама училась в институте. И не по своей вине.
Увы, но сама Чарская, ставшая, может быть, самой популярной детской писательницей дореволюционной России, закончила свою жизнь в нищете и одиночестве, в тех самых лишениях, которые постоянно переносили её героини. Только без счастливого конца.
Текст: Лилит Мазикина
04.03.2018
Манерам уделялось больше внимания, чем образованию
Согласно уставу Смольного института, утверждённому ещё при Екатерине II, программа там предлагалась такая:
- Исполнение закона и катехизм (то есть фактически Закон Божий).
- Все части воспитания и благонравия.
- Российский и иностранный языки.
- Арифметика.
- Рисование.
- Танцевание.
- Музыка вокальная и инструментальная.
- Шитьё и вязание всякого рода.
Дальше программа по части предметов несколько расширялась (добавлялись география, история и «некоторая часть экономии», под которой понималось домоводство), но воспитание оставалось важнейшим стержнем. А в последние годы обучения девочкам полагалось повторять всё пройденное, усовершенствовать «знание закона», а также освоить «все правила доброго воспитания, благонравия, светского обхождения и учтивости».
На практике главными целями в системе институтского образования были успешное овладение французским языком, освоение светского этикета, а также умение превосходно танцевать. Вполне понятный набор, если учесть, что самым почётным итогом учёбы считалось назначение фрейлиной во дворец — это называлось «быть пожалованной шифром». Такой чести удостоились пять лучших выпускниц первого выпуска Смольного, в дальнейшем традиция продолжилась. Ну а потом, вращаясь в высшем свете, фрейлина могла рассчитывать на самую блестящую партию в смысле замужества.
Воспитанницы Смольного института благородных девиц на уроке танцев, 1889 годФото: Карл Булла / Wikimedia Commons
Всё бы хорошо, но столь высокая планка — стать фрейлиной — светила лишь единицам. Остальным же оставалось надеяться после выпуска на то, что родители будут хотя бы вывозить их на балы, где их заметят женихи, — то есть перспективы опять-таки были связаны с замужеством.
А вот девушкам из бедных провинциальных семей привитые в институте безупречные светские манеры, танцевальные па и беглый французский могли вообще никогда не пригодиться. Разве что в роли классной дамы — вот ещё одна «карьера», возможная после окончания института. В иных случаях практически полезными были, может, только навыки рукоделия, которому девочек в институтах тоже обучали.
Как метко замечала Александра Соколова, учившаяся в Смольном в сороковые годы XIX века, к образованию там относились не слишком серьёзно: «Насчёт реверансов у нас было гораздо строже, нежели насчёт уроков». И это было чистой правдой.
Например, русскую литературу в Смольном запросто «изучали»… не читая самих произведений! Что рассказал о книге учитель, то и следовало зазубрить. Этот факт немало поразил Константина Ушинского в первые дни его назначения в Смольный инспектором.
Благодаря Ушинскому в начале 1860-х в Смольном образование стало меняться к лучшему. А ещё при нём появился дополнительный старший класс, окончание которого давало девушкам звание домашней учительницы — то есть профессию и верный кусок хлеба для представительниц бедных семей.